Герой как субъект восприятия пространства

Центром пространственного мира героя в любом произведении М.А. Тарковского является сознание главного субъекта, его мировоззрение. В ли­рической прозе детальное раскрытие внутреннего мира — важнейший признак жанра. Внешний мир необходим как условие, без которого немыслимо про­должение внутреннего мира, окружающая действительность становится осо­бой частью пространственного целого героя.

Своеобразие лирического пространственного мира заключается в том, что при изображении людей и событий главным объектом становятся не столько эти события, сколько эмоциональное состояние, переживание героя, вызванное наблюдением за происходящим. Воспоминания об этих событиях влияют на формирование мировоззренческого опыта.

Основой изображенной реальности М.А. Тарковского является внут­ренний мир героев, близких автору. В этом заключается автобиографизм прозы писателя. Он всегда говорит о себе, но через призму мировоззрения и восприятия героя. Подобное воссоздание собственного внутреннего мира, переживаний и размышлений традиционно для прозы, которая в большей степени, чем поэзия позволяет «спрятать» авторское «лицо» за образом- персонажем. Тем не менее, традиция подобной маски не лишает произведе­ния М.А. Тарковского исповедального лиризма: пытаясь понять - через ос­мысление себя-со-стороны - мир, человека, вечность.

Как и любой персонаж художественной литературы, автобиографиче­ский герой М.А. Тарковского является объектом художественной реальности. Как любой объект, находящийся в мире произведения, он обладает различ­ными пространственными признаками.

М.М. Бахтин отмечал, что «то или иное внутреннее переживание и ду­шевное целое могут быть конкретно пережиты — восприняты внутренне — или в категории я-для-себя, или в категории другого-для-меня, то есть или как мое переживание, или как переживание этого определенного единственного другого человека» [28, 50]. В прозе М.А. Тарковского наиболее важны пе­реживания «я-для-себя», то есть основой произведения становятся рефлек­сия, воспоминания, размышление и медитация главного героя. Наиболее оче­видно это наблюдается в произведениях, где повествование ведется от перво­го лица. Автор создает героя, постигающего через воспоминания себя и бы­тие. Внутреннее «Я» героя-рассказчика становится центром художественно­го мира писателя. Сложнее эта позиция реализуется в произведениях, где субъектом речи является нейтральный повествователь. Введение в текст та-

кого субъекта, рассказывающего о главном герое со стороны, позволяет дис­танцировать несколько ценностных миров. События, происходящие с глав­ным героем при таком типе повествования, формально изображаются с точки зрения человека, воспринимающего их извне, со стороны. Однако и в этих произведениях нам представляется доминирующим переживание «я-для- себя», чему способствует прием несобственно-прямой речи, который исполь­зует автор для сближения позиций повествователя и героя. Требуется внима­тельное вчитывание, «вживание» в текст, чтобы понять интонационные от­тенки, разграничивающие «точки зрения» этих субъектов.                       ,

«Другой-для-меня» (герой для повествователя) становится основой для переживания «я-для-себя»: наблюдая за героем, «вживаясь» в него, пове­ствователь начинает видеть мир глазами героя и говорить его словами (с по­мощью несобственно-прямой речи передаются чаще всего внутренние раз­мышления), мыслить, как он. В литературе подобное вживание в большей степени свойственно лирическому роду, где основой изображения становится не столько внешний мир (и герой, дистанцированный от повествователя, как часть этого мира), сколько эмоциональное переживание, вызванное наблю­дением за этим миром.

Рассматривая во второй главе прием несобственно-прямой речи как один из основных способов включения «чужого» слова в речь основного субъекта речи, мы говорили о мировоззренческих и речевых сближениях по­вествователя и героя. Это связано, на наш взгляд, с особенностями автобио­графических жанров, в которых основным субъектом восприятия и объектом изображения становится главный герой. Следовательно, можно наблюдать все способы взаимодействия автора и основного субъекта произведения (ав­тобиографического героя), которые присущи индивидуализированному рас­сказчику, грамматически выраженному местоимением «я». Изображая героя как конкретный пространственный объект, как «определенное тело, которое локализуется в пространстве и является частью описываемого мира», автор большое внимание уделяет портрету. Это один из важнейших способов вое- создания объективного реального пространства. Описания портрета наблю­даются в каждом произведении М.А. Тарковского. Более того, ни один пер­сонаж М.А. Тарковского не появляется в тексте без изображения его внешно­сти. Это может быть одна деталь или более подробное описание, но зритель­ный образ писатель создает обязательно.

Внешность героя является одной из важнейших примет пространствен­ного мира человека. Внешний облик людей, с которыми общается главный герой М.А. Тарковского, активизирует его эмоциональное переживание и размышления.

Внимание к организации пространственного мира персонажей опреде­лило обращение писателя к жанру рассказа-портрета. В некоторых произве­дениях установка на портрет (внешний и внутренний) содержится уже в за­главии: «Петрович», «Таня», «Васька», «Николай», «Баптист», «Отец Стефа­ний», «Дед», «Туристы», «Паша» и др. В этих рассказах создаются портреты не только главных героев (по названию произведения), но и других персона­жей. Внимание автора привлекают совершенно разные люди — молодые и пожилые, юноши и девушки, городские и деревенские, русские, остяки, ино­странцы... Наряду с психологической точностью и детальностью в этих про­изведениях важно лирическое отношение рассказчика к изображаемым лю­дям.

Поскольку «эмоциональное пространство» является основным предме­том внимания к пространственному миру персонажа, часто оказываются «не­нужными» экспозиция и завязка. Писателю как будто не важно, когда, где, как началось событие, мгновенное и вечное соединяются, воплощается клю­чевая идея «замороженного времени». Такое композиционное решение по­зволяет выразить идею бесконечности пространственного мира героя, так как формируется иллюзия, что описанные в тексте события — лишь малая толика этого мира. Беглый или более пристальный взгляд на человека останавлива­ется на самой яркой, отличительной особенности внешности, которая непре­менно позволит понять суть привлекшего внимание субъекта, поэтому уже с первых слов едва уловимая интонация передает отношение к нему рассказ­чика (повествователя): уважение к Митьке Шляхову, снисходительная иро­ния и одновременно любование Таней, ирония с оттенком юмора и восхище­ния по отношению к Деду и т.п.

Часто у М.А. Тарковского пространственный мир одного персонажа соотносится с жизненными наблюдениями, философскими обобщениями, лирическими отступлениями основного субъекта речи. Так, финальный портрет в рассказе «Пимы и Заяц» выполняет функцию своего рода сигнала: «Остановись, подумай, не обделяй любовью и вниманием, не отнимай у него последнего». Портрет выполняет несколько функций: обобщающую (точка зрения рассказчика: люди с определенными психологическими особенностя­ми обладают отличительными внешними признаками) и идейную (размыш­ление позволяет выразить авторскую позицию).

Обобщение через портретное описание мы наблюдаем и в повести «Лерочка»: по прошествии многих лет разлуки с любимой женщиной глав­ный герой-рассказчик вновь встречает ее, узнает родные черты лица: «Я смотрел на эти черты, и в этом костяке, в глазах, во впалых щеках, в скулах проступало что-то огромное и давнишнее, родное» [7, 127]. Лерочка переста­ет быть для рассказчика конкретной женщиной, она словно вырастает до символа женского начала, Родины, природы: «Черты эти давно перестали иметь к Лерочке какое-либо отношение и превратились в лицо русской при­роды — единственной женщины, которую я любил по-настоящему...» [там же].

Пространственный мир героя не ограничивается портретом и «место­положением». Важно понимать в этом контексте, чем занимается герой, что­бы составить целостную картину о нем как пространственном объекте и «для себя» и «для других».

В прозе М.А. Тарковского мир природы и мир человека находятся в постоянном пересечении и взаимодействии, т. к. одна из главных тем писате­ля - человек и природа. Художник не просто описывает природу, но связы­вает ее с человеческой жизнью. Все тесно переплетается, ничто не существу­ет изолированно, и картины природы подчинены главной идее - раскрыть характеры людей. Все персонажи Тарковского делятся на две неравные груп­пы - тех, кто сумел найти «лад» с окружающим миром (большая часть геро­ев), и тех, кому эта гармония оказывается неподвластной (Валерка и Куликов из повести «С высоты», Серега («Стройка бани»), Леший из «Кондромо», За­яц из рассказа «Пимы и Заяц» и некоторые другие). Как правило, персонажи второй группы не являются ни охотниками, ни рыбаками, поэтому лишены возможности постоянного общения и созерцания природы.

Пространственный мир в произведениях писателя складывается из личного внутреннего (чувства, размышления, переживания) и внешнего (портрет, поступки) пространства героя, а также окружающего мира. Все главные герои М.А. Тарковского — охотники, живущие в Сибири, с благого­вейным отношением к природе, чуткие к языку, слову, способные выразить свое чувство яркими, сочными, ароматными, благозвучными эпитетами и ме­тафорами. Поэтому, независимо от того, наделяет ли их автор писательской биографией или нет, рассказчики (герои) — всегда художники слова. Для ис­кусства всегда было важным осмысление художником себя, своего места, своего творчества. Для художественной литературы характерна тенденция к самопознанию и рефлексии. Наиболее отчетливо эта тенденция проявляется в лирической прозе. В литературе XX в. появляется близкая лирической про­зе по рефлективности жанровая разновидность, получившая в науке название метапрозы. «Тексты о литературе и писателях воспринимаются сегодня в ка­честве особого дискурса, существенно важного сообщения, направленного не только от автора к читателю, но - в условиях принципиального переустрой­ства кодов культуры - от художников к прошлому и будущему, к литературе и жизни», - отмечает М.П. Абашеева [16, 72]. Сам М.А. Тарковский понима­ет уязвимость своего «узнаваемого» героя и в диалоге двух писателей - та­ежного Дмитрия и столичного Димы (повесть «Девятнадцать писем») объяс­няет причины, по которым он вновь и вновь обращается к привычным образ­ам. Дима, считающий себя знатоком литературы, говорит: «Мне нравится, что ты сменил тему. Давно пора. Все это было сто раз: природа, деревня с бабками и пописывающим охотником в центре...», — на что Дмитрий отвеча­ет: «Да наплевать, что было... Я не могу не писать о том, что люблю» [7, 193]. С долей грусти, отчаяния, надежды и поэзии одновременно М.А. Тар­ковский будто критикует свои произведения, высказывая мысленные сомне­ния рассказчика повести «Лерочка»: «Меня печатали, я все писал, казалось, о чем-то важном, а получалось, перепевал какие-то любопытные окрестности жизни, словно для того, чтобы поднять и пропустить через себя всю баналь­ную мощь ее сердцевины, мне не доставало ни душевной отваги, ни какой-то черновой хватки» [7, 125].

Вся работа доступна по ссылке https://mydisser.com/ru/catalog/view/403193.html