У нас уже 176407 рефератов, курсовых и дипломных работ
Заказать диплом, курсовую, диссертацию


Быстрый переход к готовым работам

Мнение посетителей:

Понравилось
Не понравилось





Книга жалоб
и предложений

 





Название Монгольская средневековая концепция общества некоторые ключевые понятия
Количество страниц 129
ВУЗ МГИУ
Год сдачи 2010
Бесплатно Скачать 23694.doc 
Содержание Содержание
ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение...3

Глава 1. Понятие ulus: 'люди' или 'государство'?...35

Глава 2. Социальная группа и ее название в среднемонгольском языке:

понятия irgen и oboq...56

Глава 3. Понятия uruq и haran: идея происхождения и идея службы

как элементы монгольской средневековой концепции общества...85

Заключение...115
Библиография...118

Список сокращений...129


ВВЕДЕНИЕ
Постановка проблемы. В социальных науках разрабатываются два альтернативных

и взаимодополняющих теоретических подхода к изучению общества. Первый из них - вслед t * за французским ученым П. Бурдьё (Бурдьё 2001, с. 67) назовем его "социальной физикой" -

трактует общество как систему объективно существующих социальных институтов, независимых от сознания людей, чью коллективную жизнь они организуют. При таком подходе общество описывается с некоторой внешней, заранее заданной точки зрения в соответствии с критериями, введенными аналитиком. Другой подход - "социальная феноменология" (Там же) — отправляется от точки зрения людей внутри того или иного общества и сосредоточивается на изучении культурно детерминированных представлений, которыми они обладают в силу принадлежности к этому обществу. Описание общества в рамках такого подхода опирается на критерии, релевантные для самих социальных субъектов, а ведущим методологическим положением при этом служит т. н. "постулат субъективной интерпретации", согласно которому наука обязательно должна включать в свою предметную область субъективные значения, создаваемые людьми в процессе повседневного опыта с целью осмысления социальной реальности (см.: Schutz 1971a; 1971b; ср. также: Уинч 1996, с. 67-68)1. На сегодняшний день средневековое монгольское общество описывается исключительно с позиций соци-•»

альной физики, что препятствует созданию его целостной и всесторонней теории, невозможной без учета обыденных субъективных представлений, которыми занимается социальная феноменология. В монголоведении представления средневековых монголов об обществе до сих пор остаются вне поля зрения исследователей. Актуальность настоящей работы обусловлена тем, что здесь они впервые поставлены в центр проблематики.

1 Постулат субъективной интерпретации восходит к трудам М. Вебера (1864-1920), который видел задачу социальной науки в том, чтобы понять социальное поведение с точки зрение его субъектов, и в этой связи писал: "При толковании поведения необходимо принимать во внимание тот основополагающий факт, что коллектив-<*! ные образования... являют собой определенные представления в умах конкретных людей... о том, что от-

части реально существует, отчасти должно было бы обладать значимостью; на эти представления люди ориентируют свое поведение, эти коллективные образования имеют огромное, подчас решающее значение для поведения людей" (Вебер 1980, с. 109). Ср. хронологически значительно более позднее высказывание социаль->1 ного исследователя феноменологической ориентации П. Уинча: "Социальные отношения на самом деле суще-

ствуют только в идеях и через идеи, которые актуальны для данного общества" (Уинч 1996, с. 99). Как известно, центральная роль субъективных представлений во всех без исключения направлениях феноменологической (понимающей, интерпретативной) социологии объясняется тем обстоятельством, что данные направления базировались на методологических установках, сформулированных М. Вебером. (Подробный анализ теоретических основ феноменологической социологии, в частности, постулата субъективной интерпретации см.: Williame 1973.)

Интересно отметить, что даже в концепции идейного оппонента Вебера Э. Дюркгейма (1858-1917), принципиально отрицавшего важность субъективного фактора для социальной теории, выдвигалось сходное $, положение о том, что "социальная жизнь целиком состоит из представлений" (Дюркгейм 1995, с. 7). Разумеет-

4 ся, интерпретация этих представлений у Дюркгейма имела свою специфику - в противоположность Веберу, он

приписывал им объективный, надындивидуальный статус, обосновывая необходимость изучать их извне, "как • вещи". Мы хотим здесь лишь подчеркнуть, что во взглядах двух великих теоретиков общества, столь часто без-

* апелляционно противопоставлявшихся друг другу, имелась известная общность, связанная как раз с обсуждае-

мым нами кругом проблем.

Таким образом, нашим объектом исследования служит совокупность представлений средневековых монголов о своем социальном мире; в дальнейшем мы будем называть ее наивной концепцией общества (определение наивная обосновывается нами ниже). Однако здесь перед нами встает одна очевидная трудность. Дело в том, что культурные представления относятся к категории ментальных сущностей, которые не даны нам в непосредственном восприятии; для их реконструкции необходимо прибегать к какой-либо из чувственно воспринимаемых форм, в которых они находят свою объективацию. В нашем случае наиболее доступной для анализа формой объективации этих представлений выступает естественный язык, на котором говорили члены интересующего нас культурного сообщества. Речь идет о сред-немонгольском языке, представленном корпусом хорошо известных монголоведам письменных памятников XIII-XIV вв. Взяв за основу нашего исследования свидетельства языка, мы можем разрешить указанную выше методологическую трудность, получив опосредованный, но от этого не менее ценный доступ к сфере субъективных значений. Обращение к языковым данным тем более оправданно, что роль языка в социальной жизни трудно переоценить. "Общество возможно только благодаря языку, - писал выдающийся французский лингвист Э. Бенвенист, - и только благодаря языку возможен индивид... Нельзя представить себе язык и общество друг без друга" (Бенвенист 2002а, с. 27-28, 31). Полезно вспомнить также знаменитый тезис раннего Л. Витгенштейна: "Границы моего языка означают границы моего мира" (Витгенштейн 1994, 5. 6), из которого следует, что понять значение социального мира для его субъектов невозможно без опоры на факты языка, через который оно показывает себя, говоря словами того же философа. Язык выполняет функцию посредника между человеком и окружающим миром и одновременно хранилища знаний об этом мире, накопленных человеком в ходе познавательной деятельности. Общий объем закодированных в языке человеческих знаний и представлений образует то, что в науке принято обозначать термином языковая картина мира1. Поскольку, как можно видеть, данное понятие является для нашей работы узловым, мы сочли целесообразным подробно остановиться на его важнейших аспектах, раскрытие которых позволит составить мнение о методологических основах исследования.

История изучения языковых картин мира (далее ЯКМ) имеет давнюю и богатую традицию, с которой связаны имена целой плеяды крупнейших теоретиков языкознания. Свое

2 Ср. трактовку языка как "промежуточного мира" (Zwischenwelf) в лингвистических концепциях В. фон Гумбольдта и Л. Вайсгербера.

3 Наряду с этим термином в соответствующей литературе используется ряд других: языковое сознание, языковое мышление, языковая ментальность, а также более редкие наивный реализм (Р. Халлиг и В. Вартбург), языковая метафизика (Б. Л. Уорф) и первичный миф (В. Б. Касевич). Все они употребляются разными авторами как полные или частичные синонимы. Впрочем, иногда термину языковое сознание придается суженное смысловое содержание - 'одна из форм общественного сознания, отражающая научные и донаучные знания людей о своем языке' (см., напр.: Белобородое 1987).

начало она берет в трудах немецких философов-романтиков Й. Г. Гаманна (1730-1788) и Й. Г. Гердера (1744-1803), которые первыми всерьез поставили вопрос о влиянии языка на мышление и культуру его носителей, отказавшись от характерной для эпохи Просвещения тенденции рассматривать язык как простой инструмент для выражения мыслей. Язык, считали они, ответствен не только за выражение мыслительных концептов, но и за их формирование в недрах внутреннего психического мира человека (подробнее см.: Christmann 1966; Miller 1968, p. 14-24; Perm 1972, p. 48-53). Высказанные ими идеи получили всестороннее развитие в творчестве блестящего языковеда, философа и культуролога В. фон Гумбольдта (1767-1835) (Гумбольдт 1985; 2001). Продолжая проблематику своих предшественников, Гумбольдт подчеркивал тесную взаимосвязь языка и мышления; часто цитируется его известное высказывание: "Язык есть орган, образующий мысль" (Гумбольдт 2001а, с. 75). Вслед за Гаманном и Гердером он делал акцент на разнообразии человеческих языков, утверждая, что каждый из них воплощает сущность породившего его народного духа4 и отражает специфические черты национального характера. По Гумбольдту, "своеобразие языка состоит в том, что он, выступая в качестве посредника между человеком и внешними объектами, закрепляет за звуками мир мыслей" (1985в, с. 405). В силу этого в языке происходит "акт превращения мира в мысли" (2001а, с. 67), результаты которого складываются в особое мировидение - присущий каждому конкретному языку способ восприятия и осмысления действительности, оказывающий глубочайшее воздействие на весь духовный склад и умственную деятельность человека. Трактовка Гумбольдтом понятия "языковое мировидение" (sprachliches Weltansichff заложила теоретический фундамент для дальнейших исследований ЯКМ учеными самых различных научных школ и направлений. Коротко говоря, "человек думает, чувствует и живет в языке" (19856, с. 378) - эти слова в концентрированном виде целиком передают суть оригинальной лингвистической философии В. фон Гумбольдта6.

В Европе идеи Гумбольдта всегда привлекали к себе повышенный интерес, который знал лишь периоды большей или меньшей интенсивности. Примечательно, однако, что они

4 Несмотря на многочисленные высказывания о языке как воплощении и порождении народного духа, Гумбольдт временами прямо отождествлял дух с языком. См., напр.: "Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное" (2001а, с. 68).

5 Общее представление об этой трактовке могут дать следующие цитаты: "Поскольку на язык одного и того же народа воздействует и субъективность одного рода, ясно, что в каждом языке заложено самобытное миросозерцание... Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка" (2001а, с. 80); "Разные языки - это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее... Языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия" (1985а, с. 349); "Различные языки по своей сути, по своему влиянию на познание и на чувства являются в действительности различными мировидениями" (19856, с. 370).

4 Детальную характеристику теоретической концепции Гумбольдта см. в работах (Brown 1967; Постовалова 1982).

нашли широкое распространение и на американской почве, причем укоренились там едва ли не столь же прочно, как и у себя на родине. Судя по всему, роль главного связующего звена здесь сыграл Ф. Боас (1858-1942), основоположник американской этнолингвистики и ученый впечатляюще разносторонних интересов7. Представители его школы Э. Сепир (1884-1939) и Б. Л. Уорф (1897-1941) не без влияния германской традиции разработали собственную научную концепцию, которая получила название гипотезы лингвистической относительности,
или, по именам авторов, гипотезы Сепира-Уорфа . Рассмотрим взгляды каждого из творцов гипотезы по отдельности.

По мнению Э. Сепира, язык задает человеческому сообществу специфический способ организации наличного опыта, концептуальную систему координат, через призму которой оно воспринимает объективную реальность, и даже замещает для говорящих саму реальность: "Вещи, качества и события вообще воспринимаются так, как они называются" (Сепир 20016, с. 227)9. Почти дословно повторяя Гумбольдта, Сепир писал о языке, что он "по своей внутренней природе есть форма мысли" (2001а, с. 41); язык направляет мыслительную деятельность по предопределенным каналам и налагает на нее сформированные им шаблоны .

7 Прямая преемственность между традицией Гердера-Гумбольдта и теориями американских этнолингвистов че- рез посредство Ф. Боаса к настоящему времени может считаться твердо установленной. Существенное значение при этом имели немецкие корни и образование Боаса, его обширные связи среди интеллектуальных кругов тогдашней Германии. Определенные расхождения вызывает лишь вопрос о конкретных обстоятельствах, при ко- торых Боас мог познакомиться с взглядами Гумбольдта. По мнению X. X. Кристенсена, Боас имел возможность подробно узнать об этих взглядах от психолога В. Вундта (1832-1920), с которым он был лично знаком, а также из трудов американского лингвиста У. Д. Уитни (1827-1894), часто ссылавшегося на Гумбольдта и разделявшего его основные позиции (Christmann 1966, S. 10-12). В противоположность этому, Р. Л. Браун отводил ключевую роль языковеду X. Штейнталю (1823-1899), а в качестве возможного дополнительного источника первичной информации указывал на одну из работ Гумбольдта ("О глаголе в американских языках"), опубликованную по-английски Д. Дж. Бринтоном с кратким обзором основных идей немецкого мыслителя (Brown 1967, р. 14-16). Что касается лингвофилософских трудов Гердера, то имеются бесспорные свидетельства того, что их подробно изучали как сам Боас, так и его ученик Э. Сепир, который между прочим посвятил этим трудам свою магистерскую диссертацию.

8 Обсуждение эпистемологического статуса и эвристических потенций гипотезы Сепира-Уорфа породило громадную литературу. См., напр. (Hoijer 1953; 1954; Greenberg 1954; Fearing 1954; Henle 1958; Блэк 1960; Щедро-вицкий, Розин 1967; Брутян 1968; 1969; Perm 1972; Васильев 1974; Langacker 1976; Haugen 1977; Hill 1988; Schlesinger 1991; Koerner 1992). Данная гипотеза составила тематику специальной конференции (Universalism versus Relativism 1976). Основные труды Сепира и Уорфа см. (Sapir 1949; Whorf 1956; Уорф 1960а; 19606; 1960в; Сепир 2001).

9 Заслуживает внимания, что сходные с сепировскими идеи выдвигал столь далекий от школы Боаса ученый, как Л. В. Щерба: "Действительность воспринимается в разных языках по-разному: отчасти в зависимости от реального использования этой действительности в каждом данном обществе, отчасти в зависимости от традиционных форм выражения каждого данного языка, в рамках которых эта действительность воспринимается" (Щерба 19746, с. 41, примеч. 2).

10 Аналогичного мнения придерживался уже упоминавшийся нами Э. Бенвенист: "Мысль не просто отражает мир, она категоризует действительность и в этой организующей функции она столь тесно соединяется с язы- ком, что хочется даже отождествить мышление и язык с этой точки зрения" (Бенвенист 2002а, с. 30). В другой своей работе он еще больше сближался с Сепиром и, как будет показано ниже, с Уорфом: "Наконец... начали осознавать, что "категории мышления" и "законы мышления" в значительной степени лишь отражение органи- зации и дистрибуции категорий языка. Мы мыслим мир таким, каким нам оформил его сначала наш язык. Различия в философии и духовной жизни стоят в неосознаваемой зависимости от классификации, которую осуществляет язык в силу одного того, что он язык и что он знаковое явление" (Бенвенист 20026, с. 36). Почти абсо-

По этой причине, утверждал Сепир, "разделяемое многими мнение, будто они могут думать и даже рассуждать без языка, является всего лишь иллюзией" (2001а, с. 37). Отсюда закономерно вытекало признание им относительности форм мышления, соответствующих каждая отдельно взятому языку (Сепир 2001 в, с. 258). Люди находятся всецело во власти того языка, на котором они говорят; вырваться из-под власти языковых привычек им чрезвычайно сложно, если не невозможно, поскольку лингвистические формы "предопределяют для нас определенные способы наблюдения и истолкования действительности" (20016, с. 227). В свете сказанного вполне объясним следующий радикальный вывод Сепира: "Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками" (2001 г, с. 261). Вместе с тем, с его точки зрения, форма языка и тип культуры не стоят друг с другом во взаимнооднозначном соответствии (оговоримся, что Сепир сводил культуру исключительно к материальной сфере, понимая ее как "отобранный инвентарь опыта": 2001а, с. 193). Границы культурных зон и языковых областей, как правило, не совпадают: один и тот же язык может обслуживать несколько разных по типу культур, а одна культура использовать в качестве средств выражения несколько различных языков (2001а, с. 189-190, 193-194; 20016, с. 242-243).

Отправляясь от высказанных Сепиром теоретических соображений, его ученик Б. Л. Уорф развивал положение о том, что языковая система формирует способы мышления и определяет направление и результаты познавательной деятельности говорящих11. Как и Сепир,

лютное тождество этих формулировок с основными тезисами Сепира и Уорфа доказывает актуальность выводов, к которым Бенвенист, с одной стороны, и американские лингвисты — с другой пришли разными путями и на разном материале.

11 Как известно, по вопросу о соотношении языка и мышления гипотеза Сепира-Уорфа разделяется на две версии: сильную, согласно которой язык предшествует и определяет формы мышления и познания, и слабую, согласно которой язык оказывает лишь определенное, хотя и довольно значительное влияние на мыслительную деятельность человека, протекающую в общем и целом без участия языка. Важно отметить, что сами авторы гипотезы колебались между обеими версиями, высказываясь в поддержку то одной из них, то другой. Мы продемонстрируем это на некоторых примерах.

Э. Сепир: 1) "Язык и шаблоны нашей мысли неразрывно между собою переплетены; они в некотором смысле составляют одно и то же... Мышление есть не что иное, как язык, свободный от своего внешнего покрова" (2001а, с. 193, 197) (сильная версия);

2) "Границы языка и мышления в строгом смысле не совпадают. В лучшем случае язык можно считать лишь внешней гранью мышления на наивысшем, наиболее обобщенном уровне символического выражения" (2001а, с. 36) (слабая версия).

Б. Л. Уорф: 1) "Грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза" (Уорф 19606, с. 174) (сильная версия);

2) "Язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возможно любое общение" (Уорф 1960в, с. 190-191) (слабая версия).

В большинстве работ о гипотезе Сепира-Уорфа- нелишне напомнить, написанных в эпоху, когда фокус исследований сместился от анализа лингвоспецифичных черт к поиску языковых универсалий - сильная версия гипотезы ставится под сомнение, в то время как слабая, с известными оговорками (касающимися по преимуществу степени влияния языка на культуру и мышление), признается соответствующей фактам. Однако, на наш взгляд, дело обстоит не так просто. В психолингвистике экспериментально доказано положение о том, что "мышление невозможно без опоры на некоторую символическую систему: она является необходимым кар-
он доказывал, что каждому языку соответствует своя форма мышления и свой способ категоризации действительности, несопоставимый с теми, которые представлены в других языках12. В отличие от своего учителя он, однако, акцентировал внимание на том, что язык довольно точно отражает специфику культуры (Уорф толковал это понятие существенно шире, чем Сепир), поскольку лингвистические модели составляют важнейшую часть того "мыслительного мира", или "микрокосма", с помощью которого культурные субъекты познают и оценивают внешний мир, "макрокосм". Исходя из такого понимания отношений между культурой и языком, Уорф горячо отстаивал тезис о "лингвистической обусловленности культуры" (Уорф 1960а, с. 159). Этот тезис заключается в том, что даже философия и наука, как часть культуры, подвержены лингвистической детерминации, не говоря уже о мышлении и поведении рядовых носителей языка, которые обычно "ведут себя соответственно тому, как они об этом говорят" (1960а, с. 154). Вообще Уорф был склонен утверждать, что здравый смысл и "естественная логика" имеют языковую основу, находясь под определяющим влиянием принятых в данной культуре лингвистических норм, "манер речи". Он особо подчерки-

касом мышления. Эта символическая система не обязательно совпадает с естественным языком" (Фрумкина 1981, с. 229). В настоящее время мышление обычно рассматривается как сложная многоуровневая система, которая функционирует в двух базовых режимах: дискурсивном и недискурсивном. Дискурсивное мышление оперирует дискретными концептуальными единицами (понятиями), а деятельность недискурсивного организуется фреймами, схемами, сценариями и прочими видами аналоговых символических структур (о них см.: Фил-лмор 1983а; 1988). Как дискурсивные, так и недискурсивные ментальные модели используются при обработке информации; как те, так и другие являются символическими образованиями, но принципы структурной организации, равно как и роль языка, в обоих случаях существенно различаются. Язык обслуживает деятельность мышления главным образом дискурсивного типа, о чем согласно говорят самые разные авторы: "Уже сам по себе язык... способствует дискретизации, дискурс ив изации наших знаний о мире, обществе и о себе" (Касевич 1996, с. 204); "Можно сказать, что лексические и синтаксические ресурсы языка налагают дискретное, а не аналоговое кодирование опыта" (Taylor 1995, р. 75). Но отсюда ясно, что применительно к дискурсивному типу вполне правомерно говорить о том, что язык детерминирует мышление, поскольку в данном случае деятельность этого последнего всецело опирается на языковые средства. Следовательно, сильная версия гипотезы Се-пира-Уорфа по крайней мере отчасти оказывается верна.

Небольшое историографическое дополнение. Мысль о языке как инструменте дискретизации мышления задолго до работ по психолингвистике и когнитивной лингвистике высказывалась основателем структурализма Ф. де Соссюром (1857-1913): "В психологическом отношении наше мышление, если отвлечься от его выражения словами, представляет собою бесформенную и аморфную массу... Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто не разграничено. Нет предустановленных идей, и нет никаких различений до появления языка" (Соссюр 1998, с. 109). Подобные утверждения составили бы честь Гумбольдту, Сепиру и Уор-фу, которым Соссюра нередко противопоставляют (см., напр.: Хомский 1972, с. 31). В творчестве Соссюра имеется и ряд других типично гумбольдтианских мотивов (см.: Miller 1968, р. 38-42).

12 Довольно часто в качестве иллюстрации приводится следующий пассаж из одной работы Уорфа: "Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы - участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного языкового коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, никак и никем не сформулировано и лишь подразумевается, и тем не менее мы - участники этого соглашения; мы вообще не сможем говорить, если только не подпишемся под систематизацией и классификацией материала, обусловленной указанным соглашением" (Уорф 19606, с. 174-175). Впрочем, нужно иметь в виду, что Уорф был не вполне ,. последовательным релятивистом: он объединял основные языки западной цивилизации в категорию "среднеей^ ропейского стандарта" (SAE), для которой, по его мнению, имела место общность форм мышления и культуры.

вал ключевую функцию, которую при этом выполняет грамматика: ""Формирование мыслей - это не независимый процесс, строго рациональный в старом смысле этого слова, но часть грамматики того или иного языка и различается у различных народов в одних случаях незначительно, в других - весьма существенно, так же как грамматический строй соответствующих языков" (19606, с. 174). Закономерным итогом творчества Уорфа явилась формулировка им т. н. принципа лингвистической относительности, который гласит, что "сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем" (19606, с. 175).

Следует оговориться, что ни Гумбольдт, ни Сепир и Уорф не употребляли термина "языковая картина мира", либо вообще никак специально не обозначая результатов лингвистического познания мира, либо прибегая к другим, сходным по смыслу номинациям ("языковое мировидение" у Гумбольдта, "языковая метафизика" у Уорфа). Интересующий нас термин впервые появляется в трудах немецкого лингвиста Л. Вайсгербера (1899-1985), представителя неогумбольдтианского направления, которое углубляло и развивало идеи В. фон Гумбольдта. По-видимому, словосочетание "языковая картина мира" (sprachliches Weltbild) было образовано им по модели широко известных с начала XX в. терминологических выражений, таких как "физическая картина мира" и "научная картина мира" (Постовалова 1988, с. 12-13). Лингвистическая концепция Вайсгербера вполне самобытна и своеобразна, хотя, безусловно, она имеет ряд общих моментов с теоретическими взглядами как Сепира-Уорфа, так и (особенно) Гумбольдта и его германских продолжателей (см.: Гухман 1961; Кузнецова 1963, с. 28-38; Miller 1968; Даугатс 1977; Радченко 1990; Баранов, Добровольский 1990). Подробное рассмотрение этой концепции не входит в наши намерения, тем более что ее фундаментальные посылки немногим отличаются от тех, на которых строили свои теории все вышеназванные авторы. Мы ограничимся здесь перечислением базовых характеристик понятия ЯКМ в интерпретации Вайсгербера, обратившись с этой целью к работе Л. А. Шариковой, в которой они удачно сведены воедино:

"1) "картина мира" какого-либо языка и есть та "преобразующая сила языка", которая формирует представление об окружающем мире через язык как "промежуточный мир" у носителей этого языка;

2) "языковая картина мира" создает однородность языковой общности, тем самым способствуя закреплению ее языкового, а значит и культурного своеобразия в видении мира и его обозначении средствами языка;

3) "языковая картина мира" изменчива во времени и, как любой "живой организм", подвержена развитию, то есть в вертикальном (диахронном) смысле она в каждый последующий этап развития (sic. - П. Р.) отчасти нетождественна сама себе;
4) поэтому "языковая картина мира", с одной стороны, есть следствие исторического развития этноса и языка, а, с другой, является причиной своеобразного пути их дальнейшего развития;

5) "языковая картина мира" - это система всех возможных содержаний, духовных, определяющих своеобразие культуры и менталитета данной языковой общности, и языковых, обусловливающих существование и функционирование самого языка;

6) "языковая картина мира" как единый живой организм четко структурирована, в языковом выражении многоуровнева; она определяет особый набор звуков и звуковых сочетаний, особенности строения артикуляционного аппарата носителей языка, просодические характеристики речи, словарный состав, словообразовательные возможности языка и синтаксис словосочетаний и предложений, а также свой паремиологический багаж. Иначе говоря, "языковая картина мира" обусловливает суммарное коммуникативное поведение, понимание внешнего мира природы и внутреннего мира человека и языковую систему;

7) "языковая картина мира" конкретной языковой общности и есть ее общекультурное достояние" (Шарикова 2002, с. 45-46).

После кратковременного периода спада (60-70е гг. XX в.), вызванного господством генеративистской парадигмы с ее акцентом на языковых универсалиях, исследования по ЯКМ на современном этапе переживают новый мощный всплеск интереса. Взаимоотношения языка с мышлением и культурой оказались в центре проблематики целой лингвистической субдисциплины - когнитивной лингвистики, бурное развитие которой далеко не достигло своего высшего предела. В нашей стране объем соответствующей литературы неуклонно возрастает из года в год. Ведутся теоретические разработки как общих вопросов ЯКМ, так и частных ее аспектов (Роль человеческого фактора 1988; Касевич 1989; 1990; 1996; По-чепцов 1990; Борщев 1996; Даниленко 1997; Корнилов 1999). Подвергаются исследованию ЯКМ конкретных языков: русского (Яковлева 1994; Урысон 1994; Булыгина, Шмелев 1997; Шмелев 2002), балканских (Цивьян 1990), догонского (Плунгян 1991). Осуществляется сравнительный анализ отдельных фрагментов нескольких ЯКМ: русской и английской (Пиме-нова 1999), русской и испанской, русской и китайской (Корнилов 1999). Недавно состоялась крупная научная конференция, на которой обсуждался широкий диапазон тем, организованных вокруг понятия ЯКМ (Проблемы концептуализации действительности 2002). В целом можно без преувеличения сказать, что традиция изучения ЯКМ и смежных вопросов открывает многообещающие эвристические перспективы; к этой традиции причисляет себя и автор.

В завершение нашего историографического обзора уместно дать обобщающее определение ЯКМ, в котором это понятие употребляется в современных научных исследованиях.
К настоящему моменту имеется целый ряд альтернативных дефиниций, раскрывающих его содержание с большей или меньшей полнотой. Из них мы отобрали одну, как нам показалось, достаточно иллюстративную и подходящую для наших целей. Итак, согласно этому определению, ЯКМ - это "исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности" (Захарова 2002, с. 124).

Теперь имеет смысл сказать несколько слов по поводу структурного устройства ЯКМ. В аспекте своей внутренней структуры она членится на известное количество фрагментов, каждый из которых заключает в себе определенное подмножество наивных языковых представлений, объединенных по предметно-тематическому принципу. К примеру, в рамках ЯКМ того или иного языка можно выделять наивную антропологию — языковые представления о человеке, наивную психологию — языковые представления о его психоэмоциональном и ментальном мире, наивную астрономию — языковые представления о небесных телах, и т. п. (см.: Апресян 1995а, с. 57-60). Соответственно для идентификации интересующего нас фрагмента среднемонгольской ЯКМ мы могли бы предложить термин "наивная социология", или "наивная концепция общества", который обозначал бы языковые представления об обществе, свойственные говорящим на данном языке (в нашем случае — носителям среднемонгольского языка).

В предшествующем изложении обращает на себя внимание характеристика "наивные", которая применяется к языковым представлениям, составляющим содержание ЯКМ. Эта характеристика передает одну важную особенность описываемого нами явления. Дело в том, что закодированные в языке представления о мире — это представления донаучные, присущие рядовому неискушенному носителю языка, не обремененному багажом научных знаний, которые образуют научную картину мира (НКМ). В данной связи языковую картину мира иногда еще называют наивной и рассматривают в противопоставлении к научной (см., напр.: Апресян 1995а, с. 56-60; 1997; Яковлева 1994, с. 9-10; Корнилов 1999, гл. I)13. Слово "наивный" используются здесь, разумеется, в терминологическом, а не в оценочном смысле, так как "наивная модель мира отнюдь не примитивна. Во многих деталях она не уступает по сложности научной картине мира, а иногда и превосходит ее" (Апресян 1997, с. 273). Наивные картины мира, воплощенные в различных языках, могут отличаться как друг от друга, так и от научной картины мира, которая, вообще говоря, не зависит от языка своего описания

13 В зарубежной когнитивной лингвистике это противопоставление известно под видом дихотомии folk categories/expert categories (Taylor 1995, p. 72-74).
(см.: Апресян 1995а, с. 57-59)|4. Основываясь на результатах сравнительного анализа ЯКМ и НКМ, В. П. Даниленко в качестве существенных признаков первой называл субъективность, идиоэтничность и плюралистичность (множественность), тогда как вторая, по его мнению, характеризуется объективностью, универсальностью и монистичностью (Даниленко 1997). К таким же выводам приходят, по существу, все исследователи ЯКМ. Различение ЯКМ и НКМ обладает большой методологической полезностью, поскольку позволяет при анализе языковых выражений ограничиться уровнем запечатленного в них обыденного субъективного знания, оставляя в стороне научные представления о соответствующем фрагменте мира15.

Если противопоставление ЯКМ и НКМ кажется нам вполне обоснованным, то совершенно иного мнения мы придерживаемся относительно различия между концептуальной моделью мира (КММ) и языковой моделью мира (ЯММ), введенного Г. А. Брутяном (Брутян 1973; 1976) и воспринятого некоторыми другими учеными (см., напр.: Караулов 1976, с. 267, 271-274; Нильсен 2002). Согласно точке зрения Г. А. Брутяна, КММ охватывает знания, полученные в ходе чувственно-логического познания мира и закрепленные в понятиях, а ЯММ - знания, отражающие результаты исключительно языкового познания и зафиксированные в словах и прочих типах языковых выражений. Обе модели находятся друг с другом в отношении включения: ЯММ в главной своей части совпадает с КММ, но помимо этого содержит в себе периферийную, сугубо лингвистическую информацию, отсутствующую в последней. Эта информация варьирует от языка к языку и дополняет научные представления о мире, которые составляют основу КММ и являются инвариантными, независимыми от языка. Здесь у нас вызывают возражения несколько моментов. Во-первых, трудно признать правомерным отождествление КММ с корпусом научных знаний: если бы все наивные носители языка мыслили сообразно формальным научным канонам, они не были бы наивными и ничем не отличались бы от самих исследователей; ошибочность такого взгляда доказывается многочисленными психолингвистическими экспериментами (см., напр.: Семантика и категоризация 1991). Во-вторых, сомнение возникает в связи с существованием "беспонятийных слов", не имеющих никаких концептуальных коррелятов: еще В. фон Гумбольдт по этому поводу писал, что "понятие точно так же не может быть отделено от слова, как человек от черт сво-

14 Разграничение между наивным и научным мировоззрением проводил еще Уорф (Whorf 1956a, р. 221-222), но он постулировал лингвистическую обусловленность для обеих разновидностей КМ, в то время как по современным воззрениям это верно только в отношении первой из них.

1 Как справедливо отмечает О. А. Корнилов, "языковое сознание может приписывать слову элементы значения, не соответствующие научному знанию о называемом объекте" (Корнилов 1999, с. 37). В виде иллюстрации можно привести хрестоматийный пример Л. В. Щербы со словом прямая: как геометрический термин оно означает 'кратчайшее расстояние между двумя точками', а как единица обыденного языка - 'линия, которая не уклоняется ни вправо, ни влево (а также ни вверх, ни вниз)' (Щерба 19746, с. 280).
его лица" (Гумбольдт 2001а, с. 110-1II)16. В-третьих, едва ли состоятелен тезис о единой и универсальной понятийной основе мышления, инвариантной относительно языка: так, в когнитивной лингвистике резко критикуется идентичное положение о том, что "в процессе мышления все люди используют одну и ту же концептуальную систему" (Лакофф 1995, с. 148) . Обобщая сказанное, мы находим недостаточно убедительной идею о двух взаимно несовпадающих картинах мира - языковой и концептуальной. По крайней мере, в формулировке Г. А. Брутяна данная идея не получает эмпирического подтверждения и нуждается в коренной переработке.

Выше мы неоднократно упоминали о воплощении человеческих знаний в языке, не давая никаких конкретных указаний, где именно в языковой системе хранятся эти знания. Теперь настало время внести надлежащие уточнения. Наивные языковые знания и образованная их совокупностью ЯКМ отлагаются в плане содержания языка, в семантике его лексических и грамматических средств. "Есть все основания утверждать, - пишет В. Б. Касевич, - что... семантическая система и есть форма существования картины мира" (Касевич 1996, с. 210) . Как признает большинство исследователей, наивная картина мира "не только отражается в значениях слов, но и управляет их употреблением" (Апресян 1969, с. 15). Следовательно, для того чтобы получить представление о том, как языковые субъекты воспринимают тот или иной фрагмент окружающей действительности, необходимо истолковать значения лексических единиц, с помощью которых данный фрагмент репрезентируется в языке, на основе анализа их употреблений. Поскольку объектом настоящего исследования является "наивная социология" средневековых монголов, наша задача должна состоять в семантическом толковании всей среднемонгольской социальной лексики, в значениях которой она получила свое отражение. Конечным итогом такого толкования и будет полная реконструкция монгольской наивной концепции общества XIII-XIV вв. как составной части ЯКМ сред-немонгольского языка.

16 Это возражение действительно и для авторов коллективной монографии "Роль человеческого фактора в языке", которые вслед за Г. А. Брутяном брали за основу оппозицию КММ и ЯММ, но меняли соотношение между ее членами на противоположное (в соответствии с их трактовкой, КММ содержательно богаче и сложнее ЯММ), тем самым допуская существование невербализованных понятий (Серебреников 1988а, с. 6; 19886, с. 107; Уфимцева 1988, с. 138-139; Кубрякова 1988, с. 141-145, 169-171). В данной связи уместно также процитировать замечание Э. Бенвениста: "В сознании нет пустых форм, как нет и не получивших названия понятий" (Бенвенист 2002г, с. 92).

17 Значительно раньше в таком же ключе высказывался Л. В. Щерба: "Сравнивая детально разные языки, мы разрушаем ту иллюзию, к которой нас приводит знание лишь одного языка, - иллюзию, будто существуют незыблемые понятия, которые одинаковы для всех времен и для всех народов" (Щерба 1974в, с. 316).

18 Положение о тесной взаимосвязи языковых значений и знаний о мире доказывают и представители когнитивной лингвистики: "Значения - это когнитивные структуры, встроенные в модели знаний и убеждений" (Taylor 1995, р. 83).
Однако для целей нашего исследования поставленная задача представляется слишком масштабной. Толкование лексических значений - исключительно сложный и трудоемкий процесс, требующий значительных затрат времени и интеллектуальной энергии. Непременным условием исчерпывающего семантического описания группы среднемонгольских социальных терминов является тщательный анализ употреблений каждого из них во всех письменных памятниках на среднемонгольском языке, содержащих эти употребления. Такого рода анализ, конечно, невозможно осуществить в рамках настоящей диссертации. По указанной причине мы решили офаничиться несколькими наиболее часто встречающимися в среднемонгольских текстах лексическими единицами с "социальной" семантикой: ulus, ir-gen, uruq и haran, присовокупив к ним анализ слова oboq, которое хотя и имеет сравнительно невысокую частотность употребления, но чрезвычайно интересно в силу некоторых присущих ему семантических особенностей (статус гиперонима для целого класса групповых названий) и вследствие своего центрального положения в современных дискуссиях по вопросу о социальном устройстве средневековых монголов. Если принять во внимание сделанную оговорку, обсуждаемые нами социальные термины могут быть отнесены к числу ключевых слов средневековой монгольской культуры. Поясняя введенное ей понятие ключевых слов культуры, А. Вежбицкая указывает на два важнейших критерия, в соответствии с которыми то или иное слово есть основания расценивать как ключевое: частотность и отнесенность к какой-либо одной семантической сфере (Вежбицкая 2001, с. 36). Среднемонгольские слова, к рассмотрению которых мы обратимся в настоящей работе, удовлетворяют обоим критериям. Однако это не главное. Главный критерий, по словам А. Вежбицкой, заключается в том, чтобы в результате исследования предполагаемых ключевых слов "быть в состоянии сказать о данной культуре что-то существенное и нетривиальное" (Там же, с. 37). Смею надеяться, что нам это — хотя бы отчасти — удалось.

Таким образом, в качестве непосредственного предмета исследования мы взяли наивные культурные представления, заключенные в значениях пяти социальных терминов среднемонгольского языка - ulus, irgen, oboq, uruq и haran. Эти представления относятся к определенному выше объекту нашего исследования — монгольской средневековой концепции общества — как часть к целому. Хронологические рамки исследования заданы датировкой дошедших до нас текстов на среднемонгольском языке (начало ХШ-конец XIV вв.). Цель исследования состоит в том, чтобы выявить культурные представления средневековых монголов о социальном мире, отраженные в семантике указанных лексических единиц. Исходя из сформулированной цели, основными задачами исследования являются:

• эксплицировать значение данных социальных терминов и представить его в терминах семантического метаязыка;
• определить характер смысловых взаимосвязей выражаемых ими понятий, установить место последних в рамках среднемонгольской ЯКМ;

• опираясь на результаты проведенного анализа, выявить характерные черты монгольской наивной концепции общества XIII-XIV вв.;

• рассмотреть эвристическую ценность полученных результатов для создания целостной картины средневекового монгольского общества, наметить пути дальнейшей разработки избранной проблематики и ее теоретического осмысления.

Теоретическая значимость исследования видится нам в том, что оно способно лечь в основу нового, феноменологического подхода к изучению средневекового монгольского общества, ориентированного на описание социокультурной системы с позиции ее субъектов, носителей наивных языковых представлений. Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при составлении научных монографий и статей, посвященных тем или иным аспектам истории и культуры средневековых монголов. Выполненные нами семантические толкования среднемонгольских социальных терминов могут найти место в лингвистических описаниях и словарях среднемонгольского языка.

Как вытекает из сказанного, исследование носит комплексный характер; его проблематика находится на пересечении двух научных дисциплин: этнологии и лингвистики.

Завершить данный структурный раздел диссертации мы хотели бы кратким разъяснением того, что мы понимаем под термином "лексическое значение". Предоставить такое разъяснение важно, прежде всего, потому, что в семантических исследованиях слову "значение" придается самое разное значение (см., напр.: Ogden, Richards 1945, ch. 9; Фриз 1962, с. 106-108); это обстоятельство порой существенно затрудняет взаимопонимание между представителями различных направлений семантики . Условимся, что в дальнейшем мы будем разделять общее понятие "лексическое значение" на две составляющие: экстенсионал (множество называемых словом объектов действительности) и интенсионал (выражаемые словом свойства всех элементов данного множества). Оба термина заимствованы в лингвистику из логики и пользуются широким употреблением среди специалистов по семантике. Восходят они к работам немецкого логика Г. Фреге (1848-1925), который первым предложил различать "значение" (Bedeutung) - соотносимый с именем чувственный объект и "смысл" (Sinn) - способ его представления в языке (Фреге 1997). Сами термины "экстенсионал" и интенсионал" принадлежат австро-американскому философу неопозитивистской ориентации Р. Карнапу (1891-1970), положившему их в основу теоретического аппарата формальной семантики
(Карнап 2000). Для обозначения отдельного элемента экстенсионала, т. е. конкретного объекта, к которому отсылает слово в тексте, мы будем использовать термин "референт". Охарактеризовав терминологическую базу исследования, мы рассчитываем избежать возможных концептуальных недоразумений.

Методы исследования. Для достижения поставленной в диссертации цели был использован ряд широко известных методов структурной семантики. В наибольшей степени мы опирались на дистрибутивный метод анализа, который базируется на принципе обусловленности значения слова его употреблениями в письменных и / или устных текстах. Узловое для этого метода понятие дистрибуции определяется как "совокупность окружений, в которых данная единица встречается в речи, или совокупность "совместных встречаемостей" данной единицы с одноименными единицами" (Степанов 1975, с. 203). Таким образом, семантическое исследование в рамках дистрибутивного метода необходимо предполагает тщательное изучение по возможности всех языковых контекстов, в которых зафиксирована анализируемая лексическая единица, а подобное изучение "в свою очередь требует освободиться от ложных "очевидных истин", от ссылок на "универсальные" семантические категории, от смешения данных, подлежащих исследованию, с данными языка исследователя" (Бенве-нист 2002е, с. 349). По существу, речь идет о своего рода "презумпции незнания", от которой в своей работе должен отправляться исследователь семантики и которая дает ему возможность получить максимально надежные и достоверные результаты (об этой презумпции см.: Корнилов 1999, с. 79). Указанные методологические положения были разработаны американскими дескриптивными лингвистами в 1930-40-х гг. первоначально в области фонологии и морфологии, а позднее были перенесены на семантику; они "возникли из того продиктованного изучением индейских языков убеждения, что лингвист подобен дешифровщику или естествоиспытателю, не имеющему никакой заранее заданной информации об объекте, который он собирается изучать. Единственной реальностью, с которой лингвист имеет дело, является текст, подлежащий "дешифровке". Все сведения о "коде" (языке), лежащем в основе этого текста, должны быть выведены исключительно из анализа последнего" (Апресян 1966, с. 44-45).

Применительно к лексическим значениям дистрибутивный метод неоднократно демонстрировал свою эффективность, и в настоящее время он считается одним из важнейших инструментов семантического анализа. Среди лингвистов пользуется значительным распространением идея о том, что "все основные элементы значения, включая его стилистическую и эмоциональную характеристику, находят достаточное отражение в его дистрибуции" (Ап-

Согласно обоснованному замечанию Дж. Лайонза, "терминология семантики богата и прямо-таки сбивает с толку, так как употребление терминов у разных авторов отличается отсутствием какой-либо последовательно-
ресян 1962, с. 57). В частности, разные значения полисемичного слова поддаются выделению согласно дистрибутивному критерию, т. е. исходя из различий в контекстных условиях их реализации. Именно в соответствии с данным критерием нами были выявлены несколько значений у слов oboq (гл. 2), uruq и haran (гл. 3). При этом мы руководствовались тем допущением, что "в принципе может быть установлено одно-однозначное соответствие между некоторым значением и некоторой дистрибуцией" (Апресян 1962, с. 60).

Теоретический фундамент дистрибутивного метода образует гипотеза о синтагматической (контекстной, позиционной) обусловленности значений, суть которой заключается в том, что лексическим единицам присущи определенные ограничения на сочетаемость, диагностирующие их семантические свойства и позволяющие предсказывать их появление в тех или иных контекстах (подробнее см.: Апресян 19956). Проиллюстрировать эту гипотезу можно на примерах из одной известной работы по семантике: "Так, глаголы, подобные talk 'говорить', think 'думать', dream 'мечтать', связаны только с субъектами, имеющими <се-мантический> признак 'ЧЕЛОВЕК', drink 'пить' требует объект с признаком 'ЖИДКОСТЬ', прилагательное blond 'белокурый' требует субъекта, значение которого включает такой признак, как волосы" (Бирвиш 1981, с. 183). Большую роль здесь играет понятие лексических солидарностей, под которыми имеются в виду отношения односторонней импликации между лексическими значениями отдельных языковых единиц или классов единиц (Косериу 1969). Обращаясь к приведенным примерам, легко увидеть, что семантика ментальных предикатов и глаголов речевой деятельности включает в себя обязательную отсылку к смыслу 'человек', обратное же неверно: семантика слова человек не определяется через значения вышеназванных глаголов, так как его референт способен выполнять чрезвычайно широкий диапазон действий, который не исчерпывается речевыми и ментальными актами. Отсюда следует, что человек для глаголов типа говорить, думать, мечтать является детерминирующей лексемой, а сами эти глаголы по отношению к ней — детерминированными лексемами (Там же, с. 99). Непосредственный интерес для нас представляет то обстоятельство, что, зная семантику детерминированной лексемы, можно с большей или меньшей точностью определить семантические характеристики соответствующей ей детерминирующей лексемы. К примеру, если в контексте лексемы ulus употребляются слова sandur= 'паниковать', jobalang 'страдание', ami 'жизнь', kol 'нога', qar 'рука', закономерно напрашивается вывод, что мы имеем дело с каким-то обозначением для людей (см. гл. 1); такой же вывод относительно irgen вытекает помимо прочего из того, что данное слово замещает позицию субъекта при глаголах ке'е= 'говорить', durat= 'вспоминать', ауи= 'бояться', kilingla= 'сердиться' и т. п. (см. гл. 2).
Список литературы
Цена, в рублях:

(при оплате в другой валюте, пересчет по курсу центрального банка на день оплаты)		 1425
Скачать бесплатно 23694.doc 





Найти готовую работу


ЗАКАЗАТЬ

Обратная связь:


Связаться

Доставка любой диссертации из России и Украины

Вход для партнеров

Регистрация

Восстановить доступ

Материал для курсовых и дипломных работ


Ссылки:

Выполнение и продажа диссертаций, бесплатный каталог статей и авторефератов

Счетчики:

Besucherzahler
счетчик посещений

© 2006-2022. Все права защищены.
Выполнение уникальных качественных работ - от эссе и реферата до диссертации. Заказ готовых, сдававшихся ранее работ.