Великое пятикнижие

Пять больших романов - «Бедные люди», «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Бесы», «Братья Карама­зовы» - не случайно называют великим пятикнижием, ибо при всем несходстве тем, сюжетов, героев между ними существуют глубин­ные внутренние связи. [1]

О чем «рассуждают русские мальчики?» - спра­шивает Иван Карамазов. И отвечает: «О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца».[2]

За парадоксом Ивана открыва­ется нечто очень важное, объединяющее пятикнижие. Его главные герои - именно такие «русские мальчики» (Раскольникову 21 год, Ар­кадию Долгорукому - 19, Алеше Карамазову - 20, Ивану - 23), которые пытаются разрешить «мировые» вопросы: о «переделке» мира «по новому штату», о путях и возможности этого грандиозного деяния.

Судьба Раскольникова показала, что насилием и кровью нельзя привести людей к счастью, но очень легко обречь на вселенскую ка­тастрофу. Если сон о трихинах, продемонстрировавший такую воз­можность, заставил Раскольникова отказаться от «наполеоновской» идеи, то герой «Бесов» - мошенник от социализма Петр Верховенский - мечтает о вселенской смуте: «Мы провозгласим разрушение... Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал...».[3]

Эта кровавая «раскачка» будет «первым шагом» к созданию «зем­ного рая», то есть общества абсолютного «равенства». Его принци­пы сформулировал Шигалев, доведя до логического предела посту­латы социалистических учений: «...Каждый член общества смотрит за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каж­дому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное - равенство. Первым делом понижается уро­вень образования, наук и талантов. Высший уровень наук и талан­тов доступен только высшим способностям, не надо высших способ­ностей!.. Высшие способности... изгоняют или казнят... Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир поби­вается каменьями... Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равен­ство...».[4]

За «пятеркой» «наших», организованной Петром Верховенским, за скреплением ее кровью просматриваются приметы Нечаевского дела, в свое время вско­лыхнувшего Россию. Но социальные эксперименты XX века застав­ляют прочитывать «Бесы» как роман-предупреждение.

Шигалевские идейки отзываются и в романе «Братья Карамазо­вы» - в том варианте общества «счастливых младенцев», которое Великий инквизитор в поэме, сочиненной Иваном, противопоставля­ет заветам Христа. Однако в последнем романе пятикнижия пробле­ма общественного устройства уже напрямую связана с вопросом о природе человека и о его выборе - свободы или «хлеба земного».

«Широк человек, слишком даже широк»,- говорит Дмитрий Карамазов, ибо в нем «все противоречия вместе живут»: «Тут дья­вол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей!».[5] «Слишком даже широки» у Достоевского Свидригайлов, Ставрогин, Версилов, Иван Карамазов, «загадка» которых притягивает и оттал­кивает окружающих, ибо эти герои дошли до тех пределов свободы личности, за которыми начинается ее разрушение.

«Дья­вол с Богом борется» в сердцах Раскольникова, Парфена Рогожина, Дмитрия Карамазова и «подростка» Аркадия Долгорукого, отпрыс­ка «случайного семейства», которому суждено на пороге взрослой жизни узнать обоих отцов - «русского европейца» Версилова и «рус­ского странника» Макара Долгорукого. «Все противоречия вместе живут» в уме и сердце Настасьи Филипповны, мечущейся между со­знанием своей безвинности и чувством вины-греховности до самого конца - до ножа Рогожина.

Непротиворечивы и светлы у Достоевского только те герои, на духовном лике которых лежит отблеск «единственного на свете по­ложительно прекрасного лица», каковым был для писателя Хрис­тос - «идеал человека во плоти».

Первым из таких героев стал «идиот» - князь Лев Николаевич Мышкин. В мир, где царствуют деньги и чины, где «нетерпеливый нищий» Ганя Иволгин готов во имя денег жениться на презираемой им наложнице Тоцкого, а этот «мужчина с камелиями» для собственной утехи воспи­тал девочку, в которой угадал будущую удивительную красавицу,- в такой мир приходит наивный и чистый человек, верный единствен­ному закону - закону любви, сострадания, добра.

Мышкин не в силах исправить мир или спасти людей, хотя бы Настасью Филип­повну, он погибает сам, погружаясь во мрак безумия. Но во всем, «к чему он ни прикоснулся, он оставил неисследимую черту» - напомнил об идеале человека, о том, что он существует.

Близок к идеалу и Алеша Карамазов, «ранний человеколюбец», в котором Достоевский видел новый тип современного деятеля, со­вершенно не похожий на прежние.[6] Духовный наставник Алеши ста­рец Зосима говорит, что рай - это «подвиг братолюбивого общения», тогда как ад - это «страдание о том, что нельзя уже больше любить». Если Иван носит «ад» в груди, то Алеша как раз и пытается вопло­тить «рай» на земле, осуществляя «братолюбивое общение» с брать­ями и помогая установить его между Илюшей и мальчиками. Эпилог романа, где Алеша и двенадцать мальчиков клянутся у Илюшиного камня пронести минуту такого «общения» через всю жизнь, конеч­но, символичен.

На протяжении семидесятых годов Достоевский был занят еще одним важным делом - созданием и изданием «Дневника писателя». Так назывался единоличный журнал, который выходил ежемесячно на протяжении 1873, 1876 и 1877 годов. На его страницах Достоев­ский делился с читателями своими размышлениями о внешней и внутренней политике России, анализировал ряд известных судеб­ных процессов, откликался на злободневные вопросы общественной и литературной жизни, делился воспоминаниями.

Говоря о глубочайшей народности и «всемирной отзывчивости» Пушкина, Достоевский на­звал их пророчеством для «будущих грядущих русских людей», ко­торые когда-нибудь поймут, что «стать настоящим русским» значит «стремиться внести примирение в европейские противоречия», искать «слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону». В этих словах До­стоевского звучит вовсе не великодержавный шовинизм и не месси­анство, а заветная мечта о братском союзе всех европейских народов, включая русский.[7]